Андрей Макаревич рассказал, что травля прекратилась

Известная журналистка Елена Масюк, корреспондент «Новой газеты» расспросила Андрея Макаревича о том, какова сейчас ситуация вокруг имени после полугода травли.

Десять лет назад, во время телеинтервью с Андреем Макаревичем, я спросила его: «Как мне вас представить?» Макаревич ответил: «Просто Андрей Макаревич». Сегодня, думаю, стоит добавить: Андрей Макаревич, народный артист России.

Давайте делать паузы в словах,
Произнося и умолкая снова,
Чтоб лучше отдавалось в головах
Значенье вышесказанного слова.

— В прошлом году, когда на Новом Арбате появился первый плакат «пятая колонна» с пятью фотографиями, в том числе и Бориса Немцова, я спросила у Немцова, какие чувства у него были, когда он увидел свой портрет на правительственной трассе. Немцов ответил так: «Во-первых, я понимаю, что это признание наших заслуг. А, во-вторых, я считаю, что это очень достойные люди, все, с кем я рядом. В-третьих, я считаю, что это характеризует не нас, а скорее власть. Потому что вешать подобные баннеры на книжных магазинах — такое можно было представить в Германии 30-х годов, но представить себе такое даже в позднем Советском Союзе было нельзя». А какие у вас возникают чувства, когда вы видите свое изображение теперь уже на регулярно появляющихся баннерах на Новом Арбате или на полу вокзального туалета?

— Я стараюсь свои чувства не беспокоить этим. Не могу сказать, что мне это доставило удовольствие, когда это было в первый раз. Хотя компания действительно была достойная. А дальше, просто в силу того, насколько я способен сам собой управлять, я этого стараюсь не замечать.

— Но мне кажется, что вам не всегда это удается.

— Нет, не всегда, потому что я не машина, а человек, но в большой степени мне это удается. Потому что если на каждый чих реагировать, то не наздравствуешься.

— Ваша цитата: «Мразь всегда жила и живет среди людей, внутри людей. И чтобы она вдруг в одночасье заполнила пространство, совсем не обязательно ее вызывать — достаточно тихонько позволить. Это вам любой священник скажет, любой настоящий священник». Получается, что эта мразь в нашем народе была уже в избытке, если сейчас так поперла?

— Думаю, что в любом народе в большей или в меньшей степени это существует. Для того чтобы разбудить это дело, в одном случае, наверное, нужно больше усилий, в другом меньше. В нашем случае усилий потребовалось немного, потому что, к большому сожалению, люди у нас свободными так и не стали, и станут очень нескоро. Поэтому им очень легко задурить голову. Свободного человека зазомбировать невозможно, потому что он все подвергает собственной персональной оценке. А эти нет. Так обстоят дела. Можно сколько угодно расстраиваться по этому поводу, но это все равно, что расстраиваться по поводу плохой погоды, она от этого не улучшится.
 
«Нас выбирают не первый уже раз…»
Будет день горести,
Может быть,
вскорости.
Дай мне Бог
дождаться встречи
с ним.
В этот день горести
Я воздам почести
Всем врагам,
противникам своим.

— Еще одно ваше высказывание: «Давным-давно, я помню, еще Ельцин искал национальную идею, собирал интеллигентных дядей и искал, не нашел. А вот Путин нашел. В народном исполнении звучит примерно так: «Обама — чмо, американцы — пиндосы, Европа — гейропа, всех уроем». И, судя по рейтингам, работает высоко». Как вы считаете, почему именно это подействовало на электорат? Потому что это примитивно?

— Потому что это примитивно, это ярко и это отвечает огромному количеству комплексов, которые живут в наших людях. Между прочим, отчасти  я в этом виню демократическую нашу прессу и телевидение 90-х. Потому что на протяжении 10 лет нам с утра до ночи рассказывали, как у нас все плохо. Я тогда еще молодому Саше Любимову говорил: «Это все интересно. Но я так устал от негатива с утра до ночи. Я уже знаю, что надо говорить. Но сколько можно про это рассказывать? Где одна маленькая, не придуманная, а какая-то реально хорошая новость? Ведь что-то же происходит. Ну вот где-то открылся хлебозавод, например. Ерунда, но позитив. Он говорит: «Нет, это никому не нужно».

— Но зато сейчас на телевидении сплошной позитив. В реальности, простите, жопа, а в телевизоре — позитив.  

— У нас при всем желании не получается позитива, потому что то какой-нибудь траулер потонет, то какой-нибудь магазин сгорит. У нас раз в день что-нибудь обязательно происходит.

— Вот слова из вашей совсем недавно написанной песни «Разговор с соотечественником»:
«Только-только зажили спокойно в стране…
Как страны показалось им мало.
И вот теперь: я в говне, ты в говне, — все в говне!
Ну чего тебе, брат, не хватало?!»

А вот что написал тот самый «Главплакат», который развешивает на Новом Арбате баннеры с «пятой колонной» и которому за это ничего не бывает: «Коллектив «Главплаката» вынужден с прискорбием констатировать, что у заслуженного певца ртом Андрея Вадимовича Макаревича наблюдается усугубляющая фиксация на анально-фекальной теме, без нее теперь не обходится ни одна песня Макаревича, ни одно его интервью».

— Это неправда. Я могу перечислить большое количество песен, где эта тема не затрагивается вообще, но мне неинтересно с ними вступать в полемику, крайне неинтересно. Я не хочу вставать на их ступеньку и с ними разговаривать. Если происходящее у меня вызывает какие-то зашкаливающие эмоции, я лучше напишу песню про это и вывешу ее в Facebook.

— Когда вас массированно гнобили после выступления на Украине, вы обратились с письмом к Путину…

— Минуточку. Я к Путину обращался с письмами несколько раз, за что себя сам не очень одобряю, честно скажу. (В августе 2013 года Андрей Макаревич написал открытое письмо Путину о высоком уровне коррупции в России, в октябре 2013 года — еще одно письмо о коррупции. Поводом для этого послания стал четырежды погасший Олимпийский огонь во время эстафеты передачи Олимпийского огня. — Е. М.) Что касается этого <последнего> случая, мне было просто крайне неприятно, что все звучащее основано на абсолютном вранье. На абсолютном вранье. Я подумал: ну это наши центральные каналы (кстати, Первый канал был исключением)! Где их инструктируют? Их инструктируют в Кремле. Но, вообще говоря, мы выбираем президента, мы граждане, он гарант наших прав. К кому мы должны обращаться? Мы должны обращаться к гаранту нашей Конституции, если на всю страну с утра до ночи звучит вранье по моему поводу.

— Путин вам ответил?

— Нет. Он мне не ответил. Я успокоился, потому что все проходит, вот и это прошло.

— Но хотя бы травля прекратилась после этого обращения?

— Нет, конечно. Она довольно долго еще продолжалась, около полугода. А потом как-то стихла. Потому что нельзя в одну дудку все время дудеть, надо какой-то новый объект искать, новую тему.

— Андрей, вы говорили, что эта травля затеяна людьми из администрации президента…

— Я не берусь это утверждать на страницах такой уважаемой газеты, как ваша. Потому что любая информация должна иметь подтверждение. Никакого подтверждения у меня на этот счет нет. А те источники информации, откуда я это получил, это все не на бумаге и без печати. Поэтому — я так предполагаю.

— Мне кажется, что эта организованная травля была показательной, поскольку вы человек известный, популярный…

— Естественно. Они же не просто так выбирают… Нас выбирают не первый уже раз. Нас выбирали в конце 70-х годов, потом нас выбирали после Олимпиады-80, потому что долбить надо по тем, кого видно, тогда все остальные призадумаются. Ничего не изменилось в этом смысле. Технологии абсолютно одни и те же.

В 70-е мы были просто не той величины, и мы никому не принадлежали, мы ни к кому не относились. Но комитет за нами ходил, ОБХСС, на нас натравленный из горкома партии, за нами ходил. Мы очень раздражали с идеологической точки зрения, и в основном после того, как то ли «Голос Америки», то ли «Радио Свобода», то ли «Город Лондон Би-би-си» передали несколько наших песен и рассказали о том, как стремительно набирает популярность такой подпольный ансамбль, причем в основном благодаря своим стихам. Ну не могли же они не среагировать.

В 80-е прошла Олимпиада, потом умер Брежнев… При Андропове началось, при Черненко продолжилось все завинчиваться. При Черненко был потрясающий указ, который разрешал музыкантам, не будучи профессиональными композиторами, исполнять с эстрады, по-моему, не более 11 или 13 процентов собственных песен. Но это, как ни смешно, к идеологии имело далекое отношение. Это переполошился Союз композиторов, который вдруг понял, что тают ресторанные авторские, потому что по всей стране вдруг запели песни каких-то неизвестных людей. И, конечно, был донос в ЦК. А поскольку подписали его люди очень заслуженные, то тут же и отреагировали.

— А сейчас это все-таки идеология.

— Сейчас, конечно.

— Реакция Пескова на ваше письмо Путину вас удивила? Песков сказал: «То, что он <Макаревич> трактует как травлю, также можно назвать и реакцией общественного мнения. Вряд ли здесь стоит апеллировать к президенту».

— Так я не слежу за этим, клянусь вам. Вот вы мне какие-то рассказываете вещи, а я чем меньше об этом знаю, тем лучше себя чувствую. И когда я писал эти письма, которые вполне мог бы и не писать, между прочим, я совершенно не ждал, что завтра мне Владимир Владимирович ответит: «Дорогой Андрей, прочитал твое письмо и задумался…» Я же нормальный…

— Это было бы замечательно, если бы он вам так ответил.

— Наверное, но я этого не ждал.

— Но все-таки писали.

— Я говорю еще раз, я это писал для себя скорее. У меня что-то накипало и…

— Вы обратились, но ответа не последовало…

— Я перестал писать.

— Обидно же, что не ответил?

— Нет.

— Хорошо, если опять возникнет какая-нибудь подобная ситуация, опять надо к кому-то будет обратиться, к кому бы вы обратились?

— Ни к кому.


«Я у власти никогда ничего не просил»

Наш путь к вершинам бесконечно труден:
То лбом об стену, то наоборот.
К нам в Холуево приезжает Путин,
Чтобы увидеть, как живет народ.
Народ в ключе такого поворота
Поднялся на великие дела,
И церковь поменяла план работы,
И исполком забил в колокола.

— После всей этой показательной травли у вас возникли проблемы с концертами по России, их стали отменять…

— Нету такого документа, который запрещает наши концерты.

— Да, но «телефонное право» не отменяли.

— Конечно. Вот куда не позвонили, не уследили, там происходят. Или позвонили, а им сказали: «Вы знаете, хорошо, отменим, только дайте нам документик». Тогда говорят: «Ну, смотрите, на ваше усмотрение, но чтобы без митингов». Хотя какие митинги на наших концертах? Это даже уже не смешно.

— А «Разговор с соотечественником» вы сейчас поете на концертах?

— Нет, я эти песни вообще не пою на концертах.

— А если просят?

— Мало ли чего просят. Знаете, интереснее всего публике, чтобы артист штаны снял, но это не все и не всегда делают.

— Но ведь вам наверняка хотелось бы  исполнить эту песню?

— Нет. Это разные вещи. У меня сейчас несколько очень разных музыкальных проектов. Есть «Машина времени», которой через два месяца 46 лет исполнится, с которой мы недавно замечательно проехали по Германии, в Париже были, здесь играли, кстати, после этого, и ничего, все нормально как-то прошло. А есть «Оркестр креольского танго». Есть джазовая программа, которая называется «Идиш-джаз», с которой мы, совершенно неожиданно для меня, с очень большим успехом выступили в Америке и вот сейчас в Израиле. Вообще из России везти в Америку старый американский джаз — это большое нахальство. Тем не менее получилось. Поэтому у меня полно работы. При этом мы постоянно играем в клубах, на события такого масштаба никто внимания не обращает.

— А большие площадки…

— Это же еще и местная инициатива, это еще и местное руководство, которое часто хочет впереди паровоза пробежать. Да везде по-разному. Вот Сибирь у нас сейчас такая вообще интересная. Там, видите, то на спектакль обидятся, на оперу, то вдруг «Гражданскую платформу» начинают реформировать. Там много интересного происходит, в Сибири. Мы туда не едем… У нас там были концерты запланированы, но они отменились. Ну отменились, и ладно.

— Не по вашей инициативе?

— Нет. Они и планируются не по нашей инициативе. Вообще артист едет туда, куда его приглашают. Крайне было неприятно, когда Сегей Иванов, по телевизору выступая и в «Комсомольской правде»…

— Сейчас я скажу, что он сказал.

— Я помню, что он сказал: что, дескать, Кремлю больше делать нечего, как заниматься проблемами Макаревича. А проблема в том, что на него просто ходить перестали. Но  это неправда, потому что там, где концерты все-таки не отменяются, можно посмотреть, как на нас ходить перестали.

— А как вы думаете, Иванов сказал это специально, чтобы вас унизить?

— Вот мне это абсолютно неинтересно. Была, наверное, такая затея — внушить обществу, что перестали ходить на этих артистов, тогда, может, и вправду перестанут.

— А давно вы общались с представителями нашей власти?

— Я вам хочу сказать, что вообще за все время своей жизни наше общение можно пересчитать по пальцам одной руки, и никогда я к этому не стремился и не стремлюсь сегодня. Зачем мне с ними общаться? Меня туда не зовут. Происходило общение, когда ко мне обращались за чем-то, а не я к ним. Я у них никогда ничего не просил, за одним-единственным исключением, когда мы проводили в Казани фестиваль «Сотворение мира». Это был фестиваль, который прошел пять раз, пять лет подряд (это было во времена Медведева), он был признан самым выдающимся музыкальным событием десятилетия в Европе. И поскольку мы приглашали  известных артистов из разных стран, фестиваль был затратный, а билеты туда не продавались, это была история на площади, свободный вход, 250 тысяч человек, в Казани. И один раз, когда Медведев к нам пришел в клубик (2010 год, «Ритм Блюз Кафе». — Е. М.), я ему сказал: «Поддержите наш фестиваль». Потому что сначала Казань это все поддерживала, потом Казани уже стало не хватать денег, и половина денег тогда пришла от президента, половина была от казанской мэрии. Это все было абсолютно прозрачно, подотчетно. Потом Медведев приехал на Сабантуй по приглашению Минниханова в Казань, а в этот же день по удаче и фестиваль проходил. Во-первых, я знаю, что Медведев любит эту музыку. Во-вторых, я думаю, что ему было все-таки интересно посмотреть, на что государство дало деньги. Он остался довольным, и это был первый и последний раз, когда я у властей что-то просил.

— Но вообще трудно себе представить на таком концерте, например, Путина.

— С Путиным мы рядом на концерте Маккартни сидели. Это, правда, было давно.

— Это какой был еще Путин?

— Это домедведевский еще Путин был (2003 год. — Е. М.).
 
«Я не могу этого Киселева видеть…»

Рассмеши меня, Петросян,
До соплей меня рассмеши,
Я хочу быть весел и пьян
На поминках мятежной души.
Мне наскучил неравный бой,
Плетью обуха не перебить,
Не хочу быть самим собой,
Я таким как все стану быть.

— Андрей, я посмотрела вашу страницу в Facebook и должна сказать, что очень сильно ваш Facebook отличается по стилю до Крыма, до войны на Украине и после. До этого — мирный, без ругательных слов, без какашек, говна и т.д. А вот после…  У меня есть ощущение напряжения и желания всех послать…

— Ну, простите, мой Facebook ровно настолько отличается, насколько наша жизнь до Крыма отличается от жизни после Крыма. Это всего лишь моя реакция на то, что происходит. И не надо из меня делать Юза Алешковского, слово «какашки» и «говно» было у меня использовано один раз в одной песне, там оно было очень к месту. Во всем остальном, в высказываниях я стараюсь быть предельно корректным и никого не обзывать, независимо от того, насколько мне эти люди близки или не близки.

— Вот «Сноб», не Facebook: «Достали! Все, достали! Господа холуи, проходимцы, приспособленцы и просто идиоты, не смейте меня учить любить родину…»

— Это еще до Крыма (ноябрь 2013 года. — Е. М.).

— А в связи с чем вас заставляли родину любить?

— Уже не помню. Это уже начались какие-то патриотические экзерсисы.

— Мне казалось, что у нас патриотизм с Крыма начался.

— Нет, еще задолго до Олимпиады. Это же все не в один день происходит.

— А на телевидение вас зовут сейчас?

— Нет.

— А на Первый канал?

— Нет.

— Это после Крыма началось?

— Думаю, что да, конечно. Ну не зовут и не зовут, елки зеленые. Мы первые 20 лет прожили без всякого телевидения и радио, ничего, никто не умер. Тогда были магнитофоны, сейчас интернет есть.

— А вы вообще телевизор смотрите?

— Я включаю его ночью, перед сном, на пять минут, чтобы посмотреть новости. Потому что надо понять, что еще где взорвалось и изменилось ли что-то кардинально в мире. Вот только за этим. Ну иногда попадаю, могу Познера послушать с удовольствием. Ночью бывают иногда фильмы неплохие.

— Ваша цитата по поводу телевидения: «На протяжении Великого поста адепты православия рекомендуют воздержание от всякого рода развлечений, в частности, смотреть телевизор. Боже, как мудро. Не смотрите эту агитпарашу».

— Я имел в виду политические ток-шоу, которые, абсолютно, как у Стругацких, включают излучатели. Те, на кого не действуют <излучатели>, это выродки. Вот на меня не действует. Я не могу этого Киселева видеть, например, биологически не могу, с этой ручкой, с попочкой, да. А кому-то, видимо, нравится. А кто-то считает, что нет оснований не доверять нашим центральным каналам. А почему мы должны не доверять?! Вот эта идея, что нас всех хотят поработить, мы в кольце врагов, она почему-то замечательно в головах пускает корни.

Месяца четыре назад одна весьма образованная женщина, работающая в каком-то серьезном офисе менеджером, начальником отдела, причем до этого в разговоре в ее рассуждениях все было нормально, сказала: «Ну, скоро же Киев будет наш, и я тогда туда поеду работать. Ну как, ну Киев же наш скоро будет!» Я понял, что надо уходить с этой темы, потому что дальше кто-то из нас головой в стенку упрется.

— А есть музыканты, с которыми вы не то что дружили, но просто общались, но эти крымско-украинские события разделили вас. Ведь теперь часть людей живет по принципу — «Крым наш» или не наш.

— Общаться я буду точно так же, как и общался.  Я не живу по этому принципу.

— Но живут другие.

— Это их проблемы.

— А вы много потеряли друзей в связи с «Крым наш»?

— Друзей я не потерял вообще. У меня не так много друзей. С одним есть разногласия, еще со школьным товарищем, но мы с ним редко видимся.
 
Концерт — это откровенный вызов на провокацию
Рождаясь, не выбирают страну,
И нам вовек не оборвать эту нить.
Моя страна ушла на войну,
И я не смог ее остановить.
Кому власть да сласть, кому тюрьма да сума,
А я не в силах эту боль превозмочь.
Моя страна сошла с ума,
И я ничем не могу помочь.

— Для вас стало удивлением, что ни одна концертная площадка не согласилась провести концерт, посвященный памяти Немцова?

— Нет, совершенно нормально. Мало того, это я настаивал и уговаривал Мишу Козырева не делать этот концерт где-то на улице, в Зеленом театре…

— У Стаса Намина?

— Да. Потому что, во-первых, никогда бы там не собралось 14 тысяч человек. А полупустой зал на таком событии — это просто некрасиво. Во-вторых, это откровенный вызов на провокацию. Ну опять придут какие-то дурачки с каким-нибудь газом, с каким-нибудь плакатом, начнется драка. Вот зачем это? Если мы хотим действительно вспомнить Борю, вот есть телевизионный канал, у которого достаточно большая аудитория, гораздо большая, чем вместимость Зеленого театра, так давайте оттуда споем и скажем все, что хотим.

— Да, но телеконцерт и живой концерт на площадке — это разные вещи, это разная атмосфера…

— Там тоже будет живая музыка, никто не собирается под фонограмму работать…

— Получается, что те, для кого Крым «не наш», вынуждены отказываться от возможности провести концерт, чтобы избежать провокаций…

— Я не думаю, что такой концерт был бы лучше в данной ситуации, именно в данной ситуации. Пройдет и это. И, возможно, скорее, чем мы думаем.

— А вы не хотите баллотироваться в Госдуму?

— Упаси Господь! Зачем?

— Я думаю,  что за вас очень много проголосуют.

— И что? И что я там буду делать среди этих людей?

— Но, может быть, будут еще какие-то другие люди.

— Еще двое-трое? Да перестаньте, я вас прошу. Можно я буду заниматься тем, что я люблю?

— То есть вам не предлагали?

— Боря Немцов в свое время из меня чуть министра культуры не сделал. Я его вовремя остановил. Я и Черномырдин, с двух сторон.

— Это 1997 год?

— Да, где-то так. Причем мы ему сказали одно и то же: «Боря, ты офигел», мы ему сказали, не слыша друг друга.

— А почему? Из вас бы отличный вышел министр культуры.

— Ну какой, зачем мне это нужно? Я пишу неплохие песни. Я ни черта не понимаю в этой бюрократии, и что я буду сидеть в кабинете с этими бумажками и ощущать свое собственное бессилие. Я не хочу этим заниматься.

— Бумажками могли бы помощники заниматься, а вы стратегией.

— Да перестаньте. Я ненавижу это все. Я никогда не служил, за исключением тех шести лет, когда был вынужден, спасаясь от возможной статьи за тунеядство, работать в архитектурной конторе. Я занимаюсь тем, что я умею. И, слава богу, это приносит радость не только мне, а еще большому количеству людей. И не надо меня ни в Думу, никуда больше, пожалуйста.
 

«Грабли не меняются…»

Не ходи к маме, мы себе сами —
Альфа и Омега «громких дел».
Иванов Ваня взял и пукнул в Храме,
Так приперло, что не утерпел.
Вышло не складно, пукнул — и ладно,
Но через неделю в полночь вдруг
Лбы в камуфляже руки Ване вяжут.
К сожаленью, был услышан пук.

— С появлением уголовного дела против **** Riot Россия постепенно движется в сторону православного Ирана. А теперь еще к этому присоединился и ура-патриотизм. Со всех сторон духовные ценности, скрепы, оскорбления чувств верующих, а как следствие — увольнение директора Театра оперы и балета в Новосибирске, снятие из репертуара театра постановки «Тангейзер», подбрасывание к дверям МХТ свиной головы…

— Ужасно, что грабли не меняются. Все годы советской власти все время с чем-то боролись, то с сумбуром вместо музыки, то с американской заразой — джазом, то с Пастернаком, которого никто не читал, но все осуждали, то с лженаукой — генетикой. Это кончалось только тем, что мы просто еще больше отставали от мира. Потом спохватывались, бежали догонять, не догоняли. И вот сейчас мы еще больше отстанем от мира. Я не говорю, что в мире все идеально. Мне многое в мире не нравится и многое нравится, но он развивается как живое существо, по естественным законам. А мы будем  недоразвиты. Нам потом все равно этот путь проходить, но с большим отставанием.

— Зато у нас есть ядерная кнопка. Мы этим очень гордимся.

— Не у нас одних красная кнопка, и я надеюсь, что об этом помнят. Причем у нас не самое совершенное оружие в мире.

— Да, но людям вдалбливают эту мысль по телевизору, и они в это верят.

— Ну что же с этим поделать? Я не собираюсь исправлять человечество даже на одной шестой части суши. Я не хочу, это бессмысленное занятие. Дай Бог, их исправит время — или не исправит. А последние 100 лет, 200 лет, 300 лет российской жизни мне не дают ощущения, что их исправит время. Тем более я не хочу тратить на это свои нервы.

— То есть вы не хотите тех людей, для которых «Крым наш», переубедить, попытаться объяснить…

— Это бессмысленно.

— Чтобы они услышали вас как авторитетного человека…

— Это бессмысленно. Я для них не авторитет, для них Киселев авторитет, а я нет. Я делаю свою работу ровно для тех, кому это интересно. У меня нет задачи понравиться всему человечеству. Я знаю в лицо 20 своих слушателей, я не знаком с остальными, но я приезжаю в любой город и вижу полный зал, значит, людям интересно то, что мы для них играем. Слава тебе, Господи. Они пришли, они получили удовольствие. И мне совершенно неинтересно каждого из них перевоспитывать на предмет Крыма, и не только Крыма. В какой-то степени в своих песнях я излагаю свое видение мира. Принимают они — хорошо, нет — ну нет.

Я болезненно воспринимаю то, что происходит со страной. Но я далек от фанаберий относительно того, что я завтра возьму и разверну мир в обратную сторону. Нет, конечно.

— По поводу страны у вас есть такая фраза: «Нас всех волокут в направлении Северной Кореи. Вчера запретили твердый сыр, завтра запретят интернет, послезавтра загранпаспорта».

— Это худший сценарий. Надеюсь, что до этого не дойдет. Я не ощущаю себя невостребованным. Мне этого вполне достаточно.

— А на Украину вы поедете?

— Мы там уже были недавно с программой «Песни про любовь», в канун 8 Марта, с «Акапелла Экспресс». Мы проехали по четырем городам. Это прошло абсолютно вне политики, вне каких-то выступлений на концертах. Люди просто, как в старые времена, когда мы туда еще ездили, пришли послушать музыку, они были очень благодарны. Мы были в Киеве, Харькове, Днепропетровске, Одессе. Мало того, на каждом концерте мы еще собирали деньги (просто коробочку ставили), и я уже знал, на что они пойдут. Они пошли на предметы туалета и детскую еду для детей-беженцев из того же Донецка. И я вам хочу сказать, что, может быть, мы не безумную сумму собрали, но было ощущение, что все в зале вставали и каждый клал туда денежку. Я сильно сомневаюсь, что где-нибудь на концерте у нас такое же количество людей встало бы и положило денежку. Встали бы, положили, но не весь зал. Это по поводу того, как на Украине относятся к тому, что происходит.

— А в России вы собирали на концертах деньги для детей Донбасса?

— Мы здесь собирали очень много, для Доктора Лизы собрали. Мне запрещали благотворительный концерт, чтобы собрать деньги, чтобы Лиза поехала в Донецк и вывезла оттуда тяжелобольных детей. Это осенью было. Только Гениева (Екатерина Гениева, директор Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы. — Е. М.) провела у себя, потому что она всех послала. А до этого три зала отказались.

Весной прошлого года у нас был концерт «Машины времени» на открытом воздухе в «Лужниках», и мы собрали для фонда Чулпан Хаматовой очень приличную сумму. Мы этим постоянно занимаемся, мы просто это не афишируем, потому что, по-моему, афишировать это не очень красиво…

Вот море молодых колышет супербасы,
Мне триста лет, я выполз из тьмы.
Они торчат под рейв и чем-то пудрят носы —
Они не такие, как мы.
И я не горю желаньем лезть в чужой монастырь,
Я видел эту жизнь без прикрас.
Не стоит прогибаться под изменчивый мир,
Пусть лучше он прогнется под нас.
Однажды он прогнется под нас.

Оригинал статьи:
http://www.novayagazeta.ru/society/67965.html